|
Антон Лазарев anlazz.livejournal.com 2023 - 07 - 22 10:40:00
Наверное, все знают знаменитое: «остановись, мгновенье, ты прекрасно». Нет, это не из гимна фотографов, кои сделали данную фразу своим девизом. Это – из великого (если не величайшего вообще) произведения великого немецкого писателя Иоганна Вольфганга Гёте «Фауст». Произведения, которое, по существу, одновременно подвело итог всей «европейской культуры» предыдущего периода – до начала 19 столетия – и одновременно, положило начало «новой волны» этой самой культуры.
Про что «Фауст»? Ну, думаю, тут так же нет особой тайны: про ученого Фауста и его «дорогого партнера» Мефистофеля. (По профессии – черта.) Данный сюжет, разумеется, так же очень хорошо известен был и до: Гете лишь взял хорошо известную в начале Нового Времени легенду о продавшем душу ученом – до этого уже породившую множество произведений – и использовал ее в своей трагедии. Ну, и после, разумеется, данная идея многократно применялась авторами – в нашей стране ее самый известный «вариант» это, разумеется, булгаковская «Мастер и Маргарита».
Scene from 'Faust' by Charles Gounod (1818-1893). Photo: Stefano Bianchetti/Corbis via Getty Images
Тем не менее, именно «Фауст» стал для европейской культуры знаковым. Почему? Да потому, что именно немецкий гений сумел в нем вывести, фактически, «дух современной Европы». (Европы Нового Времени.) Который состоит, во-первых, в том, чтобы все подвергать сомнению – а то и насмешке. (Это одно и то же.) Собственно, Мефистофель и олицетворяет эту его («евродуха») часть. Ну, а во-вторых, чтобы активно преобразовывать это самое «все». К чему в конечном итоге – в третьей части трагедии – и приходит Фауст. Который, наконец – после целого ряда поисков с помощью своего «патрона» – находит то занятие, которое оказывается ему по душе.
Это преобразование морского дна в сельхозугодья. Он строит плотины, осушает болота, откачивает воду – то есть, фактически, создает новую землю. И вот создав это, превратив былые волны в плодородный край, видя творение рук своих – пускай и опосредованно (как организатора) – Фауст и произносит эту самую фразу про мгновенье. Фразу, кстати, роковую – потому, что именно «на нее» и был уговор с Мефистофелем. В том смысле, что как только доктор достигнет чего-то, чем будет доволен, так тотчас он отдаст черту душу. (Сам Гете, разумеется, «авторским допущением» делает так, что Фауста забирают на небеса, но этот момент совершенно очевидно ломает логику произведения. Хотя, конечно, при этом является очень важным – но об этом чуть ниже.)
Пока же стоит сказать, что, во-первых, указанная практика – то есть, «перевод угодий из морских в сухопутные» – была в действительности распространена и во времена мифического Фауста. (То есть, в XVI веке.) И во времена самого писателя – хотя, как не странно, в это время она уже сходила на нет. Однако даже тогда «море, ставшее сушей» продолжало выступать «визитной карточкой» т.н. «низовых земель» – части северной Германии, и, собственно, Нидерландов. Которые все еще продолжали считаться если не флагманом, то, как минимум, символом того, что немного позднее будет названо «капитализмом». То есть, обществом активной конкуренции, приводящей при этом к активной деятельности – в противовес средневековой «размеренности».
Ну, а во-вторых, эта работа могла, вообще, рассматриваться в рамках «капиталистической доктрины», прославляющей деятельного и ни перед чем – даже перед продажей души черту – не останавливающегося субъекта. И в этом смысле Гете, переворачивающий – по сути своей – старинную легенду, в которой Фауста гарантированно ждал ад – выступал именно что «пропагандистом» этого самого капиталистического общества. (Хотя и прямо показывающего его недостатки – вроде потребительского отношения к жизням людей и возможности принесения их в жертву прогрессу. Кто читал книгу – тот поймет.)
В общем, можно сказать, что Фауст – это символ наступившего Нового Времени, это, практически, прообраз того будущего, что ждало мир очень скоро. Символ того, что вместо прежних взаимоотношений в рамках добра и зла – выражаемых в образах Бога и черта – «новый европеец» должен мыслить в рамках прогресса и усовершенствования мира. В рамках создания того самого «прекрасного мгновения», за которое не жалко и прямо пожертвовать собственной душой. (Да и телом тоже.) И этот человек – несмотря на все несомые им проблемы – казался тогда прекрасным. Прекрасным преобразователем мира, делающим болота – садами, а пресловутую «силы, вечно жаждущую зла» – своим союзником в плане создания блага.
И хотя даже тогда у Фауста и «фаустов» было немало противников – справедливо указывающих на то, что излишнее увлечение «работой Мефистофеля» может привести к нехорошим последствиям (ну да: два-три – кажется – миллиона индийских ткачей, умерших ради подъема британской текстильной промышленности кажется ерундой только с точки зрения британцев. Для индусов ситуация тут обратная) – но их доводы, казалось, перекрываются теми достижениями науки и техники, которые нес «фаустовский прогресс».
Однако это оказалось невечным. Потому, что да, изначально все выглядело прекрасно – эти самые десятки миллионов жителей Индии, Африки и Азии, умерших «ради торжества Европы» не в счет. В том смысле, что паровые машины, электричество, автомобили, аэропланы, радио и минеральные удобрения – проносимые миру «людьми мира прогресса» – казалось, перевешивают все. (Даже 10 млн. жертв Первой Мировой войны и 80 млн. жертв второй.) Однако в последние времена это положение начало меняться. И меняться очень странно, я бы сказал – парадоксально, хотя и в полном соответствии с т.н. «иронией истории».
Потому, что вслед за морями, полями и горами «фаустовский человек» в своем «тандеме» с «духом отрицания» начал менять и самого себя. Причем, совершенно неожиданным образом. Например, в том плане, что он решил изменить «базовый способ сексуальных взаимодействий»: в начале отказавшись от деторождения, как необходимого последствия этого «акта». А потом начав активно внедрять в прямом смысле коитус с представителями своего пола – что было объявлено более прогрессивным, нежели «классический вариант». Ну, а что – чем не «фаустовское действо»: Фауст отрицал «природную» принадлежность земель, а современные «фаусты» – природную принадлежность к полу.
Затем «дух сомненья» заставил сомневаться и в самом «половом разделении», как таковом. В том смысле, что кроме мужчин и женщин было найдено еще какое-то невообразимое число «полов», причем, каждый из них был более ценен, нежели то, что дано природой. (Ну, а как же иначе: если созданная человеческими руками земля более ценна, нежели «природная», то с «гендерами» дело обстоит так же.) Причем, поскольку эта самая «половая работа» – то есть, работа с формированием указанных «новых полов» – является еще более «фаустовской», то она очень быстро забрала себе самые «активные силы». Которые оставили поля и машины, занявшись активной работой по превращению женщин в «мужчин», мужчин в «женщин», а на самом деле в неких существ неопределенного рода с неопределенной физиологией.
Но Мефистофель не был бы Мефистофелем, если бы не имел другого известного еще со Средних Веков качества (помимо сомнения и насмешки) – а именно: лживости. В том смысле, что он и у Гете постоянно демонстрировал этот момент – но тогда казалось, что Фауст смог «перехитрить» данного деятеля тем, что заставил изменять «настоящую» природу. (На самом деле и это была иллюзия, если что – см. еще раз финал трагедии.) Но сейчас, после того, как указанное качество – то есть, приложение к «реальному» хозяйству – было отменено, ложь стала неустранимой. Поэтому на самом деле «новый пол» оказался. .. вовсе не полом, а его имитацией. (Все «переделанные» в реальности – изуродованные кастраты в лучшем случае.) Равно как имитацией оказалась и «альтернативно-половая сексуальная жизнь», да и вообще все, что только можно.
И поэтому вместо ожидаемого «прекрасного мгновения» сейчас все чаще вспоминается другое: представление дурацкого цирка, которое настолько противно, что надо бы его завершить наконец. Но цена, заплаченная за билет, в смысле, вложенные в «современный мир» фантастические средства – ресурсы, время, человеческие жизни, в общем, все то, что так легко бросалось Фаустом на «алтарь прогресса» – не дает возможности это сделать. И от этого данная картина выглядит еще мерзостнее: ну да, еще можно понять, когда огромные силы тратятся на то, чтобы, как Фауст или реальные нидерландские деятели отобрать у моря землю. Но когда вместо этого «делают из мужчины женщину», причем, женщину ненастоящую во всех смыслах (и y-хромосома у нее есть, и родить ребенка она не может, да что там, даже оргазм она получает в прямом смысле «через задницу»), то, если честно, даже слова оказывается сложным подобрать...
Кстати, да, еще забавное: реально данная зараза распространяется именно оттуда, куда Гете и поместил своего Фауста – из «низовых земель». (Нидерландов.) Которые в свое время, можно сказать, «начали капитализм» в современном виде, в виде «машинной цивилизации, изменяющей реальность», пускай этими машинами и были ветряные мельницы. («Предыдущая версия» капитализма – того, что был у итальянских «городов-государств» – была, все же, основана на традиционном хозяйстве.) И вот теперь, по завершению «большого круга истории», они выдают «последний продукт» этого капитализма – «трансгендерных уродов» в роли «вершины человеческого совершенства».
Да, еще раз скажу: История удивительно иронична. Если эту иронию, конечно, умеешь понимать...
|
