Известный поэт и драматург попал в плен к Нацгвардии на Донбассе

trueinform.ru – "ПравдаИнформ, «Известный поэт и драматург попал в плен к Нацгвардии на Донбассе»"
Коновалов Михаил, 21.08.2014 15:45

windowrussia.ruvr.ru - Окно в Россию, 21.08.2014, 11:15 Юрий Юрченко, драматург, актер, поэт, лауреат международных конкурсов, Президент театральной ассоциации «LES SAISONS RUSSES» («Русские Сезоны»), Франция, захвачен в плен батальоном «Донбасс» Национальной гвардии Украины. Об этом сообщил в своем Facebook Антон Геращенко, советник министра внутренних дел Украины В начале июня Юрченко приехал из Франции, гражданином которой он является, чтобы «своими глазами увидеть то, что происходит на Юго-Востоке Украины». Юрченко работал военным корреспондентом и переводчиком обращений и новостей представителей ДНР на французский язык для "прорыва информационной блокады Новороссии в франкоязычных странах Евросоюза". В настоящий момент местонахождение Юрченко, который как сообщается, был захвачен в числе группы из 8 человек, под Иловайском – неизвестно. В Интернете развернута международная кампания за его освобождение.

«Мне важно было самому все пощупать, а не воспринимать ту жизнь по рассказам очевидцев»

Окно в Россию, 14 марта, 11:19

Судьбы русские непостижимы и неповторимы. Сегодня на портале «Окно в Россию» вы найдете этому еще одно подтверждение. Наш герой – поэт, драматург, актер Юрий Юрченко родился в пересыльной одесской тюрьме, а сейчас хорошо известен Русскому зарубежью. Пьесы Юрия ставились в музыкальных и драматических театрах Германии, Франции, России и Украины. Издано семь книг его стихов и пьес, в том числе переводы с грузинского, пьесы в стихах. Познакомьтесь с ним и вы...

Profile: Юрченко Юрий, поэт, драматург, актер. С 1989 г. Германия – Швейцария – Франция

– В Вашей жизни интересно все, начиная с места рождения – одесская пересыльная тюрьма. Вы можете об этом рассказать?

– Мама… Кстати, в связи с тем, что происходит сейчас на Украине, хочешь не хочешь, но ты занимаешь какую-то позицию. И для меня, например, очень важно, что все мои корни там, что я сам с Украины. Маму когда-то успели вывезти оттуда старшие сестры, но младший брат и родители так на Украине в голодомор и умерли. У мамы была очень тяжелая жизнь. Ее первый муж – лейтенант молодой – погиб под Москвой, и нужно было выживать. Она работала в Грозном, без документов, батрачила. А после войны, как в фильме «Вор», буквальная история, она познакомилась в поезде с человеком, не зная, кто он такой. Это был мой папа родной, который оказался профессиональным уголовником с первым сроком за убийство, которому расстрел заменили 25-ю годами, и потом он все время сидел.

А мама, когда в перерывах между отсидками он появлялся и, естественно, не работал, кормила его и двоих детей – двух моих старших сестер. Меня еще не было. И чтобы их прокормить, подруги ей предложили, чтобы она с ними привезла из соседнего города – а дело было на Украине – мешки с солью. Ну, их на этом и взяли, дали восемь лет. Это было в 52-м году. И она в Одессе, в пересыльной тюрьме, родила меня от папы, который в один из своих перерывов просто приехал ее навестить. Так что я родился от родного папы, от ее законного мужа. А потом осенью 55-го вышел указ о досрочном освобождении беременных женщин и матерей с грудными детьми. Мне было тогда месяцев семь-восемь, и поскольку она еще меня кормила, то я как бы маму и освободил. Но освободил как-то неудачно – оказалось, что единственным местом, где нам можно было жить – это 500 километров от Магадана, в тайге, в поселке, в котором был один из самых тяжелых лагерей. Про эти места Георгий Жженов пишет, у Шаламова тоже есть. Там с нами стал жить мой отчим, который еще досиживал свой срок. У него была совершенно другая, в отличие от моего родного отца, судьба. Как у Солженицына, только срок тяжелее – он был офицером, – переписка и все, расстрел. Он отсидел 18 лет. И последние два года досиживал, уже живя с нами, ему уже было полегче – он мог выходить, но на ночь должен был возвращаться на зону.

– Юрий, сколько же Вы лет там прожили?

– Я там вырос! Конечно, это здорово – то, что я одессит. И Одесса это, кстати, потом признала – там два мюзикла по моим пьесам поставили, авторские вечера мои там проходили, то есть с Одессой все налажено. И все-таки, конечно, я наполовину лишь одессит. Вырос я там, на Колыме. Потом уже, в 16 лет, мне пришлось срочно (из-за проблем с магаданской милицией) оттуда уехать. А так, до шестнадцати лет, я жил там.

– Вы выросли практически на зоне. А какое-то образование Вы там получили?

– У нас там школа была. Кстати, сейчас через «Одноклассников» нашлись многие из тех, с кем я тогда учился. По-разному судьбы у всех сложились. Кто-то даже ко мне в Москве на спектакли приходил. У нас братство очень мощное. Кстати, там все и дети непростые были: соседи слева – власовцы, справа – бандеровцы, тут полицаи... Самый там безобидный был – это вор Дюкин, а так все политические были. Родители напьются, начинают вспоминать, как «вы отступали, а мы по вам с чердака шмаляли» и все такое. Вот такая была компания, мы росли вместе.

– А потом куда Вы попали?

– Потом меня выгнали. Из школы. Дело в том, что я начал пить в семь лет – тайга, там рано начинают... И меня в седьмом классе выгнали так сказать «за поведение». Я уже не учился, ожидался суд, и – в колонию. Но отчим, который тогда бился, чтобы с него судимость сняли, заплатил за меня взятку в Магадане, что называется «отмазал». И меня вместо колонии отправили в достаточно строгого режима "фазанку" в Магадане, тоже, кстати, в нарушение закона, потому что с моими семью классами меня даже в эту "фазанку" не должны были принимать, а они меня туда протащили, официально это – ГПТУ № 9, где я учился на токаря. Потом жизнь забросила меня в Грузию – просто я так промерз на Колыме.

– А Грузия появилась в Вашей жизни случайно?

– Я болтался по стране, ездил «зайцем», работал резчиком по дереву, докером, а потом рабочим сцены в одном театре в Березниках, в Сибири. И туда на гастроли приехал единственный тогда в Советском Союзе Грузинский государственный театр пантомимы. И вот я посмотрел спектакль «Электра», а я тогда даже слов таких, как «пантомима», «Еврипид» не знал. И вдруг меня так это забрало! И музыка – как я потом узнал, это был Пендерецкий. Они уехали, а я за ними «зайцем» через всю страну в Грузию. Приехал, они меня каким-то чудом взяли в театр. Там я подделал справку, что переведен в одиннадцатый класс, сдал экстерном экзамен за среднюю школу и поступил на русский курс в Грузинский театральный институт. А в середине второго курса перевелся во МХАТ. Но диплом потом, все-равно, получил в Тбилиси. Вот такая история…

– У Вас какая-то потрясающая история. Я Вас слушаю и думаю о том, что и детство, и юность у Вас прошли – в восприятии нормального человека – черт знает как, и вдруг из Вас вырастает потрясающе творческий человек!.. Как можно из такого детства выйти порядочным и талантливым!? И когда у Вас начали проявляться эти самые таланты?

– Да, из детства очень много выходит. Вот я сейчас спорю с одним очень хорошим художником по поводу Украины – все же сейчас размежевались. Он мне рассказывает про свое детство. И я понимаю, что с этого своего детства он ненавидит все совковое. А я ему говорю, понимаешь, я из того же "совка", может мой "совок" и посовковей был, но мне за него не стыдно. Мне, может быть, за него больно, еще что-то, но не стыдно! И за то, что наши-то родители прожили все это – и ГУЛАГ, и все остальное, и моя мама со своей жизнью, – что же нам от всего этого "совка" отказываться!? Тогда мы их предадим, и получается, что они прожили свою жизнь зря, если мы от всего откажемся. Они же платили такой дорогой ценой за то, что там были ростки чего-то... Как Шукшин говорил: «Порушить-то его легко, да снова складать трудно».

Я за последние 25 лет везде пожил – в Германии, в Швейцарии, Франции – поездил и могу сказать, что наш "совок", как презрительно к нему не относись, со всеми своими минусами, ближе всех к человеку был, я имею в виду человечнее, чем в этих странах. Вы говорите, таланты рано проявились, а я в этом "совке" не мог не раскрыть их рано. Даже в этом забытом богом поселке, где я жил, все носились вокруг меня – рисуешь? – вот тебе мольберт, вот этюдник, хочешь играть на чем-нибудь? – иди в клуб, вот тебе мандолина, аккордеон и т.д. Моя сестра говорит: "Если бы я жила на Западе – в метро бы всю жизнь и пропела, потому что там за все платить надо". А у нас все это бесплатно было – в самом захудалом поселке – клуб. Вот она там, в клубе и допелась до того, что стала солисткой Большого театра! Лариса Юрченко – она 25 лет пела в Большом – и Русалку, и Ярославну... Потом по болезни ушла на пенсию. Она старше меня на восемь лет, и девочкой семилетней маме в Одессу, в тюрьму, из Лисичанска передачки привозила. И там, на Колыме, с мамой ягоды собирала на продажу, бутылки пустые собирала и сдавала, чтобы к маминой зарплате что-то добавить.

А образование? Я научился читать в четыре года, и все окрестные таежные библиотеки были моими, хоть формально они и не имели право выдавать мне книги... Очень важно, что все было в легкой доступности: ничего нет, нищета, а на полке – Бальзак, Мериме, Гюго, Толстой, Горький... Это и было мое "дошкольное" чтение...

– Юра, а что все-таки Вас спасло от той жизни, в которой Вы провели свои детство и юность?

– То, что я в четырнадцать бросил пить и курить. Почему? Потому что я влюбился в девочку из параллельного класса, а она была такая отличница, в самодеятельности участвовала. А меня как раз тогда уже в колонию оформляли. Знаете, как в Москве – вот ты растешь, рядом спецшколы: английская, математическая, театральная. А у нас там у всех одинаковый спецуклон был – школа, потом подростковая колония, потом "по взросляку", обычная зона – вот это тамошние нормальные университеты.

И я шел прямиком к этому. И вдруг влюбился, и подумал, просто трезво взвесил, что сейчас меня посадят, а она выйдет замуж... В общем, я просто бросил пить и курить. Сшил себе из подсобного материала галстук-бабочку, выучил стихотворение про «хорошую девочку Лиду», просто заменил ее на «Нину», так ее звали, и пришел в самодеятельность. Сначала пытался петь – не проскочил номер, сказали, что слуха нет, танцевать тоже не получилось. Но вот, наконец, на стихах остановился, пролез... Вот это меня и спасло: рано начал, рано завязал. Точнее, она меня спасла... А сейчас, я жизнь прожил, и вдруг в «Одноклассниках» она появилась...

– Вы ее нашли!?

– Да. Когда начали в «Одноклассниках» своих разыскивать. Все появляются, а ее там нет. Она не появляется. И все говорят, может быть она заболела, может быть что-то еще. Потом появилась, но ни с кем не общается, ее фотографии нет. И опять всякие фантазии – может быть она больна, боится? И я подумал, а хорошо так вот любить, стихи красивые писать. А вдруг окажется, что она толстая, некрасивая, больная и ей нужна просто помощь? Как ты себя поведешь? – такая проверка на вшивость.

И я своей жене в Париже говорю: «Дани, а вдруг сейчас окажется, что что-то с ней не так, что она болеет, одна, что ей нужна помощь?..» – «Да нет вопроса, конечно, если что – сюда ее привезем!..» Ну, вот такая история… Тьфу-тьфу-тьфу, все оказалось нормально…

– В 89-м году Вы уезжаете в Германию. Почему?

– На «Свободе» как-то брали интервью и говорят, вот Вы уехали, Вы с режимом боролись... Да не боролся, отвечаю, я ни с каким режимом! Но вы же уехали? Ну, уехал, но к режиму мой отъезд отношения не имеет. Но я с ним, с тем режимом, и не заигрывал. Меня выгоняли отовсюду – из комсомола, из пионеров. В партию не вступал, про партию не писал, когда мне говорили: надо что-то выкинуть из стихов по каким-то там мотивам – я не выкидывал. Мне от них ничего не надо было, я про привелегии всякие, про "хлеб с маслом". И они мне не мешали, я жил, как хотел. Существовал этот огромный механизм, да, был «железный занавес». Но что мне этот "занавес"? – у нас всё было – я прекрасно себя чувствовал в Прибалтике, в Грузии, в Карелии, на Камчатке, в Средней Азии. Везде столько интересного, везде есть театры – езжай, работай! Бывало, меня не хотели публиковать: добавьте, мол, одно стихотворение про комсомольскую стройку – иначе всю подборку снимем, я отказывался. Но и не обижался ни на кого: брал гитару и ездил просто по стране с концертами. Я жил, как хотел!

В той, старой стране, можно было выживать. Моей дочери, которая выросла в центре Европы, в Мюнхене, потом в Париже, намного сложнее выживать с двумя языками, с двумя гражданствами, с жильем и там, и там. Мне, в моем колымском детстве и юности, было проще. Я верил искренне, что «За наше счастливое детство спасибо, родная страна». Если хочешь – выбирай, нет проблем. Вот я в театральный поступил и никакие деньги не платил, причем, в самый блатной институт в Грузии поступил! Потом в литературный. Передо мной выбор был, я чувствовал это. И у моей сестры был выбор – сначала в клубе пела, потом консерватория. Естественно, не так все просто. Естественно, за все надо было бороться, хочешь – пей, смотри телик, иди на нары. Но если хочешь выбраться – шанс есть.

Сейчас с этим шансом намного сложнее, и я не завидую сегодняшним ребятам. Сейчас только деньги все решают, тогда решали не деньги. Я мог приехать из Магадана, убегая от милиции, в 17 лет, во Владивосток, прийти в райком комсомола и сказать: "Я резчик по кости, мне нужна профессия по специальности, ищите". И они искали, бегали, потом нашли, пристроили меня в мастерскую резьбы по дереву. Я мог их этим озадачить, они мной занимались.

– ​ Я так и не поняла, почему Вы все-таки уехали? Захотелось мир посмотреть?

– ​ Интересно стало, и когда стало возможным, то поехал, чтобы все пощупать руками. И я понял, что Европа не такая – ни Германия, ни Франция, какую я знал по фильмам с Бельмондо и Делоном. И я часто слышал: «Да, конечно, вы там живете в "совке", поэтому не видите себя со стороны». Но, когда они понимают, что я живу в Европе 25 лет, тогда они говорят: «А, естественно, можно так жить, когда есть куда свалить»… Мне важно было самому все пощупать, а не воспринимать ту жизнь по рассказам очевидцев.

– ​ В последнее время Вы живете в Москве, в России?

– ​ Честно скажу, что если бы не было семьи, жены, дочери, внуков, я бы и жил здесь постоянно, потому что здесь творческая жизнь намного живее и интереснее. Это без вопросов. Пока там был какой-то "набор", в смысле процесса освоения чего-то нового, было все нормально – и аспирантура в Сорбонне, и работа в театре, на телевидении, я многое там узнал. А потом понял, что перестаю набирать, "прокручиваюсь". Я прислушиваюсь очень внимательно к себе, и внутреннее чутье мне подсказывает, что сейчас я должен быть здесь, в России. Вот поэтому я сейчас и сделал сам себе "Театр поэта", на Сретенке, на 50-60 зрительских мест...

– ​ Что значит, Вы сделали сами себе театр? Это что – своими руками?

– ​ Да, я купил квартиру в трехэтажном особняке, где у меня только один сосед, надо мной. Рядом скверик. Часть квартиры у меня жилая, а часть – зал с балкончиком маленьким, все нормально, репетируем – и друзья мои репетируют, и я. И поэты тут собираются по субботам.

– ​ Вы и поэт, и драматург, и актер, и, и, и... Что бы Вы могли сказать о себе, о своем творчестве сами, если бы представлялись людям, которые с Вами встречаются впервые?

– ​ Я – поэт, в первую очередь, и это главное, это определяет все. Русский стих на 85 процентов реализуется в звуке, в отличие от французского, например, поэтому русский поэт всегда – на сцене. Русский поэт – это "театр одного поэта". Я поэт, отсюда уже и актер, и драматург, то есть свои стихи я выстраиваю в привычной для меня драматической форме, получается пьеса, правда, пишу пьесы и в прозе. Но, конечно, я глухой лирик. И вот эта моя первая любовь, и вообще мое отношение к женщинам – это же делает поэта поэтом. Все остальное придумано, потому что, когда вам плохо или хорошо, мы за лирикой тянемся, за хорошей, высокой, мощной лирикой. Я там на Западе перестал стесняться, что я русский, но для этого надо пожить там. Я бы туда всех поэтов загонял, чтобы пожили и поняли это. А языки? Чтобы понять, что это за счастье с этим языком родиться, для этого надо другие языки пощупать. Какое счастье вообще жить в такой литературе, в такой поэзии!.. Это такая нескончаемая тема. Я к тому, что иногда при всем том, что я лирик, сейчас, с этим Майданом, я вспомнил, что я и украинец, и мне не все равно, что там происходит. И автоматически получаю в ответ: вы думаете, как Путин, пляшете под дудку Путина. А если я вдруг, так получилось, что-то у меня болит, и это совпало с тем, что болит у Путина и с тем, что решила Дума, почему я должен шарахаться тут же от этого? Да я рад, субъективно рад, за Думу и за Путина, что они думают так же, как я, и за себя рад, что мы совпали. Действительно, это не часто бывает. И я рад, что это тот случай, когда мы снова можем гордиться, что Россия принимает правильные решения, что она не предает своих. Это пафос, да?

– Сейчас как раз время пафоса.

– И сегодня как раз тот момент, когда нужно отодвинуть всю мою "лирику" в сторону и сказать, ЧТО я думаю по этому поводу. Это неизбежно. На странице в Фейсбуке моя подруга из Амстердама написала, что у меня на странице российская пропаганда. А почему у меня – русского поэта, российского гражданина – на моей странице должна быть АНТИроссийская пропаганда или какая-то голландская, американская или французская? Почему мне этого надо стесняться? Это каждый для себя сам определяет, и тебе твой внутренний голос скажет, когда ты должен быть гражданином, а когда лириком.

– "И меня всё из огня тащит лейтенант убитый – муж мамин..."

Я там не был, не горел в танке,

Но на той войне я был ранен,

И меня всё на себе тащит

Лейтенант убитый –
. . . . . . . . . . . . . . . муж мамин...

Кровь на беломоровой пачке...

Я родился много лет после,

Но в ночи, в болезни-горячке –

Подо мною плащ его постлан...

И сестра – на двадцать лет старше,

Ловит шум ночного прибоя...

А курсант недавний, вчерашний,

Всё меня выносит из боя...

А сестра со мною – как с сыном,

А отец мой с ней – как с чужою...

А курсант на снимке – красивый –

С мамою, совсем молодою...

И всю ночь опять – душа плачет,

На ветру холодном – стук ставен,

И меня всё из огня тащит

Лейтенант убитый –
. . . . . . . . . . . . . . . муж мамин...